Дикая раса - Страница 33

— Ну… чего… — промямлил он и торопливо подытожил, — беда, в общем.

Птица всхлипнула — беспомощно, жалко.

Джек растерялся. Он честно старался рассказать как можно короче и спокойней, так, как представлял себе сухое изложение информации. Виделось: вот Айфиджениа часто заморгает, она всегда так делает, когда на нее находит решимость. Закусит губу и пойдет в свой закуток за гитарой. А вернется уже — Черной Птицей, кого не стыдно бояться даже самому Лакки.

Но Птица прижималась к нему, запрокинув голову и открыв рот, растрепанная, бледная, с покрасневшим глазом, несчастная и беззащитная.

Безмолвная.

«Да что же делать с тобой?!»

В рубке Маунг Кхин провел по лицу ладонью. Повторил изречение Гаутамы, и оно рассыпалось в его мыслях ледяной солью.

«Смотрит…»

«…царь смерти».

Алек Морески, принявший командование кораблем, сощуренными глазами изучал трехмерную карту, которая устаревала с каждой секундой. Судя по данным последнего сканирования, рритские корабли не собирались вести огонь. Хищники по происхождению, ррит любили живую охоту. «Миннесота» была добычей забавной и легкой. Их возьмут на абордаж и убьют руками.

Патрик О’Доннелл развалился в кресле, заложив руки за голову.

Несмотря на очевидность будущего, все трое ощущали безмятежный покой.

Джек стоял столбом и пытался сообразить, что сделать с Птицей. Что вообще делать, когда нельзя приказывать и пугать, и глумиться нельзя, и сальность какую-нибудь вякнуть для смеха, и за шкирку взять-потрясти нельзя… только — успокаивать, уговаривать, просить.

Он погладил женщину по голове, и Ифе ткнулась лицом ему в грудь. К мучительной нежности примешивалось другое, странноватое чувство; словно бы чужое, но идущее изнутри: «Я — сила. Я сталь, свирепость и свет, энергия Ян; я мужчина, способный убить. Направляй же, приказывай, распоряжайся; как вручить тебе мощь, не причинив вреда?»

Лакки медленно опустился на колени, по-прежнему обнимая Айфиджению. Наклонил голову к плечу, глянул снизу в полускрытое рассыпавшимися волосами личико. «Когда я умру, — подумал он медленно и отчетливо, словно произнося вслух, — Птица унесет мою душу себе в гнездо. На самую высокую ветку, высоко над миром. Где ветер».

Ифе сглотнула. Он видел, как чуть дрогнули, шевельнулись нежные связки, хрящики серебряного горла. Пусть всякий нож затупится о него. «Унеси нас, Птица».

Холодные пальцы коснулись его щек. Провели по долинам между шрамами, взъерошили серые волосы, от висков огладили книзу… Джек бережно взял Ифе за руки и, закрыв глаза, начал целовать, отогревая дыханием — пальцы, ладони, синие жилки на изнанке запястий, маленькие птичьи косточки. Ледышка моя, зимний соловушка…

— Помоги нам, — сказал он, — всем. Пожалуйста.

Под его губами ее пальцы дрогнули и напряглись. Лакки, не размыкая век, потянулся к Айфиджении.

— Ну я-то… — задыхаясь от слез, прошептала она, — я-то что? могу…

«Да».

…отлегло от сердца, и стало, наконец, можно открыть глаза и заглянуть ей в лицо.

— А ты песню спой, — сказал Джек, — как ты умеешь, — и ободряюще улыбнулся.

Птица моргнула. Отстранилась.

— Спою.

— Я тебе нужен? — шепотом спросил Лакки, прекрасно зная ответ.

— Нет, Джек.

Лэнгсон подавил вздох. Он все еще сидел на полу, на подогнутых коленях. Черная Птица стояла перед ним. Тонкие пальцы держали гитару за гриф, как за ошейник держат опасную, но ручную тварь.

Полуопущены ресницы, нежные по-детски губы сомкнуты. Она не более чем воплощение стихии. И как стихия, ужасающа и светла.

— Ну, я пошел, — буркнул Джек, поднимаясь. Невыносимо хотелось остаться и сидеть истуканом, глядя на нее, слушая ее, ощущая…

Птица молча кивнула.

Проводив Джека, Айфиджениа уселась на койку, подальше от тела Карреру, и пристроила инструмент на колени.

Она плохо играла. У нее были слишком маленькие и слабые для гитаристки руки; роскошь удара, буйный ритм под компанейскую песню, многоголосное сплетение переливов — не для нее. Только простые аккорды, мелодии, короткие арпеджио… Она и петь-то не умела толком, Черная Птица Ифе, тихоголосая, с коротким дыханием. Это неважно. Она могла бы сидеть и молчать, и все. Петь казалось удобнее, потому что впервые у нее получилось, когда она пела.

Айфиджениа потрогала струны. Только потрогала, ничего больше; нейлоновые, слабого натяжения, единственные, на которых она могла играть…

Не единственные.

…эти струны, они светятся холодным цветным огнем, как химический факел. Их много. Их страшно трогать: они всегда разные, и тянутся неизвестно куда. Зажать в ладони и потянуть — могут поддаться, могут разрезать тебя на части. Сыграть на них, услышать звук и изменить неслышимую гармонию…

Ифе взяла аккорд и поморщилась — басовая струна спустила. Пока она подкручивала колок, на ум пришла первая строка. Обычно их бывало шесть-восемь, но эта музыка должна была получиться длинной и сложной, послать вибрацию тысяче разных струн. Не только близким, светящимся, но и самым глубоким, толстым, словно канаты, словно тысячелетние деревья, скрытым во тьме…

— Ладья моя солнце стремит свой упрямый бег, — тихо сказала Айфиджениа.

Она чувствовала, что сможет.

И тогда искристая, теплая, звездно-золотая волна подхватила ее и понесла.

Венди Вильямс, экстрим-оператор, затягивала защитный костюм, сидя на Фафнире. Создавая драконов, Природа использовала более экономичные технологии, чем для земной фауны: у великолепного живого оружия не было ни жира, ни крупных мышц. Сжавшись в комок, четырехметровая тварь занимала удивительно мало места.