Дикая раса - Страница 47

Юнцы: «Куда, чадо пятнистое, собрался?», — смеются.
Ш’райра когтей не выпускал, не обнажал зубы.
Он очи сузил, молча вперед ступил.
Он одному на спину лицо завернул,
Смертерожденный, второму челюсть разбил.
Неплодные девочки улыбнулись.
Ш’райра один за хехрту ушел.
Никто с ним идти не осмелился.
Ш’райра не обнажал зубов, не выпускал когтей,
Он ударом кулака убивал хехрту.
Он с сотней матерых самцов вернулся, тысячу, где убил, оставил.
Молодые женщины улыбнулись.
Ш’райра: «Дома матери не желаю», — говорит.
«Я о науке воинской хочу слышать».

Шакхатарши говорит:

«Мать наша первая из женщин, отец наш бог смерти.
Лучший из лучших наставник лишь тебя обуздает.
Имя ему Х’йарна, обитель его далеко отсюда.
Самого Ймерх Ц’йирхту, бога войны, в начале мира наставлял он!»
Ш’райра: «Он, воистину, тот, кто мне нужен!» — отвечает.

Цмайши грезит. В мыслях ее Ш’райра, великий герой, убивает животных, врагов и друзей, детей и женщин, заставляя землю рыдать под своими шагами. Он пересекает пустыни и поднимается в области божественного света. Он встречает Учителя; он видит Л’йартху, того, кто станет его «вторым лезвием», и три по три года смиряет бешеный нрав, завоевывая право быть с ним рядом. Он повергает собственного отца, бога смерти, и сражается с Ймерх Ц’йирхтой, ни на кончик когтя не уступая ему. Когда же матери рода подступают к грозной его сестре Шакхатарши, требуя от нее приплода, она отвечает им смехом…

Шакхатарши: «Кого мне взять? Кто мне равен?» — им ответила.

Она: «Где тот могучий, где обладающий честью?» — говорит.

Она: «Где тот, известный победами, яростный?» — говорит.

«Кого мне взять, чтобы сильных детей родить?»

Она: «Один Ш’райра меня достоин», — ответила.

Все в страхе от нее отступили.

Веки Цмайши приоткрываются, хотя она по-прежнему погружена в свои мысли. Меж обметанных, пятнистых от старости складок кожи блещет зеленоватое пламя. «Мать выродка. Я должна была убить мать выродка. Я должна была решиться, приказать ему, приказать моему брату. Одна я могла бы родить приплод, достойный его…»

И вдруг М’рхенгла смолкает. Он молчит слишком долго, много дольше, чем разрешено.

Цмайши гневно распахивает глаза.

Дыхание замирает в ее груди, и все три сердца пропускают удар.

У вошедшего двадцать девять кос. Больше, чем у любого из живущих мужчин.

Выродок стоит перед нею.

На нем полный доспех, все знаки достоинства, и — как же больно думать о том, что каждый из них заслужен. Зажимы на косах золотые, они блистают, звонко ударяются о броню, и звуки те — музыка. Хищно и мягко изгибаются черные, как слепота, рукояти священных ножей. Он сверкает красотой, этот воин: его волосы цвета артериальной крови, словно бы обильно смоченные влагой жизни врагов.

М’рхенгла в ужасе разворачивается спиной к старейшине — лишь бы оказаться лицом к вождю, к победителю… Он знает, что Цмайши забудет и это.

Дети прячутся.

Цмайши встает и скользит взором по лицам явившихся вместе с Л’тхарной. Женщин две: его сестра Ицши, его подруга Эскши — первая погружена в себя, вторая готова вознестись в боевую ярость. Его «клинок» Д’йирхва, еще трое мужчин. За много лет они ни разу не ложились спать голодными, все превосходно владеют языками х’манков, все они выродки и предатели…

— Я пришел за ожерельем вождя, — говорит Л’тхарна. — Я выдержал испытание. Ты, сестра отца, видела это. Я убил, я одержал победу, и мой враг свидетельствовал о моей мощи.

Глаза Цмайши становятся шире. Она как будто не верит своим ушам.

Эскши нервно встряхивает головой. Страха нет, но решение нелегко далось ей и все еще отдается тяжестью в левом сердце.

«Тебе нужно забрать у Цмайши ожерелье твоего отца», — сказала она прошлым днем, глядя поверх л’тхарниной головы.

«Я заберу», — ответил он.

«Она не отдаст тебе. Она убьет тебя. Сама».

Л’тхарна отпустился на четыре.

«Отдаст».

«Что ты хочешь сделать?» — встревожилась Эскши, садясь рядом со своим мужчиной.

«Я просто приду за ним. Как должно».

Ее вождь спокоен, как небесный свод в пору вершины лета. Обоняние Эскши говорит ей о странном: Л’тхарна не испытывает даже предбоевой злости. Это удивляет, но вместе с тем придает сил.

Она встречает взгляд Цмайши.

«Я убью тебя, — говорят глаза молодой женщины. — Я убью тебя и стану великой старейшиной. Как Шакхатарши, сказки о которой ты любишь».

Старейшина раздувает ноздри.

— Хорошо, — низко, словно захлебываясь чем-то, рычит Цмайши. — Слушай меня, Л’тхарна! Я видела, все видела и все знаю. Я отдам ожерелье твоего отца. Я отдам.

И уходит.

Возвращается нескоро. Эскши уже не раз нетерпеливо взрыкивала, и даже толкнула в плечо понуро молчащую Ицши, предлагая отправиться вслед за старейшиной и заставить ее поспешить. Но Цмайши является в темной арке, сосредоточенная, величественная, огромная ростом — та женщина, что была первой на Ррит Кадаре, мире царствующем.

Она смотрит в упор на приплод Р’харты, великого брата своего, никогда не поступавшего против чести. Ее брата, последнего героя, рожденного человеческой расой, последнего, в ком сияла древняя доблесть… смотрит, и огненное презрение, и бессильная ярость в ее глазах.

Цмайши швыряет ожерелье Л’тхарне в лицо.

Но это не знак вождя.

…семь черепов снизаны в ряд от одного плеча до другого, затылочные части спилены, вместо глаз — драгоценные камни. Их черепа тонкостенны и округлы; видно, какими большими были глаза в этих глазницах, какими маленькими — эти рты со слабыми плоскими зубами…