Дикая раса - Страница 91

— Да что ты понимаешь! — фыркает Птиц. — Это был сценический грим. Я сверкал!

— В прошлом году, — насмешливо замечает Чигракова, доливая кофе из чайничка, — был не выпускной, а стихийное бедствие. Помните? Даже Борода, и тот… птичью болезнь словил.

— Хорошо, что не медвежью.

— Он перепил, — хихикает Таис, — и гонялся по парку за девками с криком «утютю!»

Лицо Солнца становится задумчивым: он явно пытается представить, как это выглядело.

— И… много поймал? — усиленно пытаясь не хохотать, интересуется Кайман.

— Да кто ж от него убегал-то? — удивляется Таис.

— И чего он?

— Ловил, в воздух подкидывал и орал: «Господи, как жить-то хорошо!»

Птиц смеется. Ложится грудью на стол, подмигивает Свете сначала одним глазом, потом другим. Полетаев косится на неудачливого соперника неприязненно, чуя какой-то подвох.

— Вот кстати, — говорит Димочка, — насчет хорошей жизни. Здесь по Морскому бульвару недурные магазинчики есть. В бутике Альгари коллекция весна-лето — такие туфельки, пальчики оближешь, и как раз на каблуке-макси, как ты носишь. А напротив — Диамант-Эстет, можно авторскую ювелирку посмотреть, что-то для себя заказать неповторимое… Пойдем вечером в казино? Вместе?

— Я тебе пойду в казино! — рычит Солнце, угрожающе выставляя челюсть. — Мозги пропил? Ребенка тащишь!

— Я совершеннолетняя! — по-змеиному шипит Флейта; даже плечи приподнимаются от ярости. — Мне семнадцать! — кажется, что карие ее глаза алеют, как накаленный металл, и грозный Полетаев под этим взглядом теряется и сникает, вид у него чуть ли не жалобный. — Дима! Во сколько?

— Часиков в восемь, — удовлетворенно мурлычет Птиц, поигрывая серьгой в ухе. — Когда люди играть соберутся…

— Мы с тобой, — тихо говорит Костя.

— Нет, — отвечает Света: ясно, что так и выглядят окончательные отказы. — Я вообще сейчас в кино пойду. На «Олений след». Спать. У меня от тебя голова заболела.

— Юрка… — только заикается Костя, и Тихорецкая вновь обрывает:

— Одна.

— Света, Светик, — торопится он, — погоди, тут же эти уроды, может, ползают…

— Не делай щенячью рожицу. Я себе все, что надо, спою.

Димочка без сарказма, грустно думает, что Света, Бабушкина «внучка», вроде него самого: ребенок-чудо, ткнувшийся нежданно в глухую стену. У нее тоже пятнадцатый уровень, от которого никакого толку. Батя с Бородой заняты, да и вообще чересчур официальные лица, чтобы всюду сопровождать Алентипалну, поэтому та когда-то, отправляясь по делам, брала с собой Каймана и Солнце. Говорила — «мои запасные крылья». И вот Бабушка не придумала ничего лучше, чем доверить насквозь больного, как большинство корректоров, ребенка — им.

Для здоровья это, может, и обернулось пользой, но у Солнца какой-то дар — влюблять в себя больных нежизнеспособных баб. Кнопка, запредельной мощи амортизатор, не способная ни на какие собственные чувства, и та… впрочем, она-то всего-навсего впитывает и отражает испытываемое другим.

По части накала страстей с энергетиком Полетаевым Птиц сравниться не мог.

— …а вот и нет! — внушает кому-то Шеверинский. — Если у корректора болит голова, это не значит, что кто-то плохой энергетик. Это значит, что кто-то плохой амортизатор!

Девица Вольф таращится на него с видом нежной самки. «Вот не было печалей», — думает Димочка. В маниакальной фазе он бы обоим устроил веселье, но сейчас под горлом тоскливо и тяжко, как от проглоченного гнилья.

— Понял, Крокодилыч? — радуется Солнце. — Ты плохо работаешь!

— Полетаев, красься, — мигом вспоминает Крокодилыч. — Жизнь твоя станет адом!

Света встает и уходит, цокая высоченными каблуками босоножек, сверкающих, золотистых. Если не знать точно, никогда не скажешь, что бывший мурёныш. Половину своей нынешней внешности она спела, половину выцыганила у врачей — пластическая хирургия по рекомендации психотерапевта… и все низачем. Девица Вольф удивительно умно заметила, что Этцер с Полетаевым ведут себя как родители. Безнадежно любимый Солнце видит Флейту ребенком, вдобавок больным ребенком, и относится соответственно.

Над парками и лугами Итъяни, основной столицы Анкай, которая в учебниках ксенологии помечена как «условно жреческая», мчится семитерранский кортеж. Люнеманн тянется к настройкам экрана — приглушить краски. Ослепительно-радостная, летняя яркость цвета противоречит хорошему вкусу… и его теперешнему настроению. Шумят на ветру серебристые деревья странных, не земных очертаний; узкие пирамиды служебных построек медленно перемещаются вдоль троп, легкие ленты, укрепленные возле вершин, вздымаются и опадают дождем. Стремительные людские машины сверкают, как драгоценные камни.

Вчера Люнеманн около полусуток провел в анкайском амфитеатре и измотался насмерть. Даже не спросил отчета врачей — время было заполночь. Биопластик и лицензирование браконьерства — гарантии, которые корсар мог предоставить уральцам — стали для него спасательным плотом. Прежде ассоциации рождались другие: точно у рыбака со спиннингом наживку взяла акула. Теперь эта акула, не выпуская крючок из пасти, тащила его за собой.

Благо, направление взяла верное.

«Только дурак или негодяй, — не с трибуны, но в официальном интервью сказал Кхин, — может болтать о разделении Ареала человечества. Если эту идею выдвинут политики Земли, мы, жители колоний, однозначно будем против. Прецеденты, конечно, есть — скажем, временный распад Ареала цаосц около пяти тысяч лет назад, но вспомним, что он был вызван несовершенством средств передвижения вкупе с активной экспансией. Сейчас, у людей, обстоятельства совершенно иные. Ареал — это не страна, Ареал — это синоним человечества, и я не представляю его разделенным. Однако реструктуризация Ареала необходима. И необходима в скорейшем времени, потому что проблемы множатся, и ситуация с каждым годом становится все сложней».