Дикая раса - Страница 26

Цмайши медлит.

Эскши отвечает старухе рычанием, куда более звонким и грозным. Наглым. Скалится во всю пасть, скорее в насмешку, чем в угрозу, и солнце блещет на ее молодых клыках.

Старейшина оборачивается.

Л’тхарна стоит, застывший как изваяние, обоняя жгучий аромат крови и страха. Смотрит на соперничество женщин. Не воину вмешиваться в это. «Эскши, мать моего выводка, верю твоей мудрой дерзости». Кровь с ножа капает в пыль. Чужой клинок давно брошен. С плеча к запястью бежит ручеек крови. Л’тхарна удивляется, что не чувствует раны, и через мгновение понимает: волосы тяжелы от влаги жизни врага.

— Ймерх-аи! — говорит Суриши, мать, негромко и хрипло.

«Великий отец».

И Л’тхарну сотрясает дрожь.

Он обводит взглядом место битвы — полу-дорогу, полу-пустырь между домами кланов. Что за тень застила глаза? Казалось, нет никого, кроме врагов… Да здесь не меньше двух сотен человек, и четверть из них — женщины. И пятеро женщин — из совета.

«Они думали посрамить меня и разнести весть об этом».

Эскши беззвучно смеется. Д’йирхва, «второе лезвие», припав на четвереньки, скалится одобрительно. Мать и сестра сидят истуканами, но мать произнесла именование, и значит, все же решилась пойти против великой старейшины.

Л’тхарна двигается с места. Подойдя к коленопреклоненному М’рхенгле, он вырывает из его груди нож и перетекает за спину вечного ненавистника. За волосы, вздернуть голову, приложить лезвие к горлу, дав ощутить его холод…

— Резать? — мурлычет он.

Обоняние говорит, что у М’рхенглы вся кровь прилила к голове, он ничего не видит, и ноги с руками у него трясутся в такт вспоротому левому сердцу.

Пасть врага открывается, но горлом идет кровь, и нельзя разобрать слов.

Л’тхарна выпрямляется и толкает М’рхенглу коленом. Тот мешком валится вперед, в песок, и из-под тела начинает растекаться кроваво-черная лужа.

Не умрет. Это только левое сердце.

Начать с того, что им не стоило вспоминать, кем был зачат во чреве Суриши выводок Л’тхарны. «Аи Р’харта!» Им не стоило вспоминать, потому что это свидетельствовало об ущербности их ума.

Сторонники древней чести. Ар-ха. Они находили великими воинами тех, кто обратился в пепел под бомбами х’манков, и тех, кого сожрали нукты, и прочих, обретших подобную смерть. Так много доблести, столь достойные судьбы.

В действительности у них была только Цмайши, старая, сама ставшая хитрой точно х’манк за все те годы, когда человеческая колония на Диком Порту существовала благодаря ей. Сестра Р’харты, которой, по слухам, побаивался когда-то сам грозный брат. Навряд ли юной она мечтала о таких заслугах, какие обрела после поражения, но она была одной из тех, кто поднимал человечество из праха.

Лишь ради того, чтобы сжечь последние силы в новой войне.

Древняя честь. Пора бы понять, что от нее остались лишь старые кости.

Тогда, за два дня до нападения, совет мужчин бушевал, а Л’тхарна сидел неподвижно, прикрыв глаза, и думал о Р’йиххарде. О том, долго бы длились споры, намерься Р’йиххард, могущественный х’манк, изменить слову, данному Л’тхарне. Изменить слову и вновь ввести патрулирование над колонией, вернуть орудия в гнезда по периметру, отнять у людей индикарты… М’рхенгла, малоумный, у тебя есть индикарта? Она дана х’манком, ну же, избавься от такого позора!

— …тысячи поколений героев! — завершал тот свою речь, и Л’тхарна должен был отвечать.

— Что проку в славе твоих прадедов? — медленно сказал он тогда, глядя прямо перед собой. — Чего стоят теперь их победы? Где их добыча, где их оружие? Обращены в прах — и это лучшая из судеб. Что до худшей… знаешь, что есть у х’манков такое слово — «музей»?

— Ты знаешь все х’манковские слова, без сомнения, — плюнул М’рхенгла. — Как же иначе ты поймешь, что тебе велят? Х’манк будет недоволен таким глупым человеком. Л’тхарна аи Р’харта! Вспомни о нем, о твоем отце! Он любил х’манков, о да, за их кости, белые и гладкие!

Зрачки сына Р’харты стали двумя вертикальными чертами в море кипящего золота. Он резко выпустил когти и снова втянул, но в прочем остался невозмутим.

— Мой отец носил украшения из костей х’манков, — тяжело проговорил Л’тхарна. — Он доблестно проиграл войну, торжественно погиб и с честью погубил человечество, положив конец нашей власти в Галактике. Я не намерен уподобляться моему отцу.

— Кому же ты желаешь уподобиться? — насмешливо спросил М’рхенгла.

— А ты не заботься об этом, — низко прорычал Л’тхарна. — Не заботься. Достаточно, что я позабочусь о мясе для женщин и для детей. Я позабочусь о мясе и стали, о малоумный, и о спокойном небе, и о многих вещах, которые не вместятся в твой разум. В моих мыслях х’манки и люди, Хманкан и Кадара, а в твоих только груда старых костей, из которых ни одну ты не добыл сам.

М’рхенгла зарычал, обнажив клыки и подавшись вперед.

«Теперь у него только два сердца».

— Двадцать девять, о клинок в моих ножнах, их двадцать девять, — урчит Д’йирхва, переплетая волосы Л’тхарны в соответствии с числом его почетных побед.

— Ты заслуживаешь любого почета! — с наслаждением говорит Эскши.

Л’тхарна бы не отказался сейчас посмотреть на своих детей. Но в этом Эскши, увы, предпочитала следовать древним правилам. До инициации имени отца им не знать. Тем более теперь, когда он стал вождем не только на деле, но и на словах.

Д’йирхва заканчивает и сгребает его косы в горсть. Л’тхарна коротко взрыкивает, ноздри его нервно дрожат: собственные волосы неприятно пахнут чужой кровью. Он бы с удовольствием вымылся, но переплести косы следовало до того.